Оставь надежду всяк, сюда входящий. Оставь надежду, всяк сюда входящий завершен Оставь надежду всяк сюда входящий продолжение
«Оставь надежду, всяк сюда входящий» - концовка надписи, размещённой над вратами ада в «Божественной комедии» , созданной Данте Алигьери в 1307-1321 годах («Ад», песнь 3, строфа 3). Оригинальное выражение - итал. «Lasciate ogni speranza, voi ch"entrate» , буквально переводится как: «Оставьте всякую надежду вы, входящие».
Полный текст надписи над воротами ада (пер. М. Лозинского), гласит:
Варианты фразы на некоторых языках
- итал. Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate
- нем. Lasst alle Hoffnung fahren, die ihr hier eintretet
Символическое значение
Слова «Оставь надежду…» стали мемом , символизирующим ворота ада как границу, пересекая которую «…входят в скорбный град к мученьям, … входят к муке вековой» .
Также иногда это выражение используют для обозначения чего-то безнадёжного и несбыточного .
Влияние на культуру
На протяжении столетий «Божественная комедия» является мощной отправной точкой для творчества художников, поэтов, философов, политиков. Не удивительно, что многие её сюжеты, и, в частности, тема своеобразной границы света и тьмы - ворот ада с предупреждающим надвратным текстом, наряду с темой безнадёжности определённых намерений, использовались достаточно широко. Например:
- А. С. Пушкин (роман в стихах «Евгений Онегин», гл. 3. строфа 22):
Напишите отзыв о статье "Оставь надежду, всяк сюда входящий"
Примечания
Отрывок, характеризующий Оставь надежду, всяк сюда входящий
Во втором часу заложенные и уложенные четыре экипажа Ростовых стояли у подъезда. Подводы с ранеными одна за другой съезжали со двора.Коляска, в которой везли князя Андрея, проезжая мимо крыльца, обратила на себя внимание Сони, устраивавшей вместе с девушкой сиденья для графини в ее огромной высокой карете, стоявшей у подъезда.
– Это чья же коляска? – спросила Соня, высунувшись в окно кареты.
– А вы разве не знали, барышня? – отвечала горничная. – Князь раненый: он у нас ночевал и тоже с нами едут.
– Да кто это? Как фамилия?
– Самый наш жених бывший, князь Болконский! – вздыхая, отвечала горничная. – Говорят, при смерти.
Соня выскочила из кареты и побежала к графине. Графиня, уже одетая по дорожному, в шали и шляпе, усталая, ходила по гостиной, ожидая домашних, с тем чтобы посидеть с закрытыми дверями и помолиться перед отъездом. Наташи не было в комнате.
– Maman, – сказала Соня, – князь Андрей здесь, раненый, при смерти. Он едет с нами.
Графиня испуганно открыла глаза и, схватив за руку Соню, оглянулась.
– Наташа? – проговорила она.
И для Сони и для графини известие это имело в первую минуту только одно значение. Они знали свою Наташу, и ужас о том, что будет с нею при этом известии, заглушал для них всякое сочувствие к человеку, которого они обе любили.
– Наташа не знает еще; но он едет с нами, – сказала Соня.
– Ты говоришь, при смерти?
Соня кивнула головой.
Графиня обняла Соню и заплакала.
«Пути господни неисповедимы!» – думала она, чувствуя, что во всем, что делалось теперь, начинала выступать скрывавшаяся прежде от взгляда людей всемогущая рука.
– Ну, мама, все готово. О чем вы?.. – спросила с оживленным лицом Наташа, вбегая в комнату.
– Ни о чем, – сказала графиня. – Готово, так поедем. – И графиня нагнулась к своему ридикюлю, чтобы скрыть расстроенное лицо. Соня обняла Наташу и поцеловала ее.
Наташа вопросительно взглянула на нее.
– Что ты? Что такое случилось?
– Ничего… Нет…
– Очень дурное для меня?.. Что такое? – спрашивала чуткая Наташа.
Соня вздохнула и ничего не ответила. Граф, Петя, m me Schoss, Мавра Кузминишна, Васильич вошли в гостиную, и, затворив двери, все сели и молча, не глядя друг на друга, посидели несколько секунд.
Граф первый встал и, громко вздохнув, стал креститься на образ. Все сделали то же. Потом граф стал обнимать Мавру Кузминишну и Васильича, которые оставались в Москве, и, в то время как они ловили его руку и целовали его в плечо, слегка трепал их по спине, приговаривая что то неясное, ласково успокоительное. Графиня ушла в образную, и Соня нашла ее там на коленях перед разрозненно по стене остававшимися образами. (Самые дорогие по семейным преданиям образа везлись с собою.)
На крыльце и на дворе уезжавшие люди с кинжалами и саблями, которыми их вооружил Петя, с заправленными панталонами в сапоги и туго перепоясанные ремнями и кушаками, прощались с теми, которые оставались.
Как и всегда при отъездах, многое было забыто и не так уложено, и довольно долго два гайдука стояли с обеих сторон отворенной дверцы и ступенек кареты, готовясь подсадить графиню, в то время как бегали девушки с подушками, узелками из дому в кареты, и коляску, и бричку, и обратно.
– Век свой все перезабудут! – говорила графиня. – Ведь ты знаешь, что я не могу так сидеть. – И Дуняша, стиснув зубы и не отвечая, с выражением упрека на лице, бросилась в карету переделывать сиденье.
– Ах, народ этот! – говорил граф, покачивая головой.
Старый кучер Ефим, с которым одним только решалась ездить графиня, сидя высоко на своих козлах, даже не оглядывался на то, что делалось позади его. Он тридцатилетним опытом знал, что не скоро еще ему скажут «с богом!» и что когда скажут, то еще два раза остановят его и пошлют за забытыми вещами, и уже после этого еще раз остановят, и графиня сама высунется к нему в окно и попросит его Христом богом ехать осторожнее на спусках. Он знал это и потому терпеливее своих лошадей (в особенности левого рыжего – Сокола, который бил ногой и, пережевывая, перебирал удила) ожидал того, что будет. Наконец все уселись; ступеньки собрались и закинулись в карету, дверка захлопнулась, послали за шкатулкой, графиня высунулась и сказала, что должно. Тогда Ефим медленно снял шляпу с своей головы и стал креститься. Форейтор и все люди сделали то же.
– С богом! – сказал Ефим, надев шляпу. – Вытягивай! – Форейтор тронул. Правый дышловой влег в хомут, хрустнули высокие рессоры, и качнулся кузов. Лакей на ходу вскочил на козлы. Встряхнуло карету при выезде со двора на тряскую мостовую, так же встряхнуло другие экипажи, и поезд тронулся вверх по улице. В каретах, коляске и бричке все крестились на церковь, которая была напротив. Остававшиеся в Москве люди шли по обоим бокам экипажей, провожая их.
Наташа редко испытывала столь радостное чувство, как то, которое она испытывала теперь, сидя в карете подле графини и глядя на медленно подвигавшиеся мимо нее стены оставляемой, встревоженной Москвы. Она изредка высовывалась в окно кареты и глядела назад и вперед на длинный поезд раненых, предшествующий им. Почти впереди всех виднелся ей закрытый верх коляски князя Андрея. Она не знала, кто был в ней, и всякий раз, соображая область своего обоза, отыскивала глазами эту коляску. Она знала, что она была впереди всех.
В Кудрине, из Никитской, от Пресни, от Подновинского съехалось несколько таких же поездов, как был поезд Ростовых, и по Садовой уже в два ряда ехали экипажи и подводы.
Эта приветливая надпись встретила знаменитого итальянского поэта Данте, подошедшего к воротам ада, который он описал в своей «Божественной комедии». Действительно, по христианским верованиям, ад предназначался для тех, кто при жизни не отличался особым благочестием и запятнал себя преступлениями. Праведникам же и тем, кто смирен и кроток, гарантировано вечное блаженство в раю - избавление от горя, обид, забот и труда. По мнению церкви, именно такая постная райская жизнь и есть предел всех человеческих стремлений.
В этом смысле греки с гораздо большим уважением относились к людям. Даже богов они представляли себе в человеческом облике, ибо ничего прекраснее этого облика, по их мнению, не было. Они, разумеется, не подозревали, что благодаря труду человек выделился из животного царства. Но, во всяком случае, перспектива унылого безделья и удручающей беззаботности на том свете их явно не прельщала. Ходячего выражения «перешел в лучший мир» у них не существовало, и никакого загробного блаженства они не ожидали. Поэтому идея рая им до поры до времени вообще не приходила в голову: всякая смерть считалась несчастьем, каких бы почестей ни удостаивались умершие в подземном мире. Самый сильный из смертных - греческий герой Ахилл, павший под стенами Трои, в загробном царстве продолжал считаться своего рода вождем, командовавшим, правда, бесплотными душами. Подобная почесть не доставляла ему радости. Разумеется, от страданий он был избавлен. Но, встретившись с Одиссеем, спустившимся под землю для выполнения сложнейшего поручения, он признавался:
Не утешай меня в смерти моей, Одиссей знаменитый!
Я б на земле предпочел батраком за ничтожную плату
У бедняка, мужика безнадельного, вечно работать,
Нежели быть здесь царем мертвецов, простившихся с жизнью.
А ведь Ахилл находился в весьма привилегированном положении - он попал в число героев, которым предназначался особый Остров блаженных, где царствует Крон и куда не допускают обычных смертных.
Древнейшие люди не видели особой грани между жизнью и смертью. Смерть казалась им лишь переходом к другой, какой-то неведомой жизни, и загробное царство представлялось им продолжением земного.
Поэтому, когда хоронили покойников, им старались создать привычную обстановку и словно снаряжали в дальнюю дорогу, обеспечивая всем необходимым.
Позднее возникло представление о душе, которая способна отделиться от тела. Как объяснить, что во сне человек может путешествовать, встречаться с умершими, охотиться? Невольно приходило на ум, что у него есть двойник, который, дождавшись удобного момента, покидает тело и начинает самостоятельно странствовать, чтобы к моменту пробуждения человека вернуться обратно. Если же этот двойник - душа - не возвращался, значит, сон будет бесконечным, то есть наступает смерть. Душу воспринимали вполне материально, она имела определенную форму (обычно форму тени), и в ней как бы заключена была жизнь. Когда человек умирал, тело его становилось холодным и неподвижным. Значит, исчезало то, что делало его живым, то есть душа.
Но куда же она направлялась? Что происходило с ней после смерти людей? Естественно, рождалась мысль, что умирает только тело, а душа отправляется в какой-то иной мир, где и продолжает самостоятельно путешествовать. По этому поводу Энгельс заметил:
«Уже с того отдаленного времени, когда люди, еще не имея никакого понятия о строении своего тела и не умея объяснить сновидений, пришли к тому представлению, что их мышление и ощущения не есть деятельность их тела, а какого-то особого начала - души, обитающей в этом теле и покидающей его при смерти, - уже с этого времени они должны были задумываться об отношении этой души к внешнему миру. Если она в момент смерти отделяется от тела и продолжает жить, то нет никакого повода придумывать для нее еще какую-то особую смерть. Так возникло представление о ее бессмертии, которое на той ступени развития не заключало в себе ничего утешительного, казалось неотвратимой судьбой и довольно часто, например у греков, считалось подлинным несчастьем. Не религиозная потребность в утешении приводила всюду к скучному вымыслу о личном бессмертии, а то простое обстоятельство, что, раз признавши существование души, люди, в силу общей ограниченности, никак не могли объяснить себе, куда же девается она после смерти тела».
Сначала в подземном мире царило равенство душ. Как и при жизни, в условиях родового строя, покойники не имели никаких особых привилегий и не различались между собой - всем было гарантировано вечное блаженство. Когда первобытнообщинные устои разложились, и возникло общественное неравенство, изменились и устои потустороннего мира: все теперь зависело от того, кем был умерший на земле, заслужил ли он это блаженство. Зародился страх перед загробным царством; люди постепенно приходили к горькому выводу о недоступности вечной жизни, о недостижимости бессмертия.
Древние египтяне никак не хотели примириться с исчезновением души и разработали целую систему сохранения трупов (в виде мумий), обеспечив таким образом возможность душе вернуться, как только она пожелает.
Греки же, очевидно, пришли к выводу, что дожидаться возвращения души дело ненадежное (да и как знать - такое ли уж целесообразное?), и, соблюдая положенные обряды, предавали тело покойного земле и воздвигали надгробный памятник. Для утонувших или погибших в далеких краях на их родине, где, естественно, похорон не производилось, все же сооружали «пустую могилу» (кенотаф), иначе, не имея посмертной обители, душа обречена вечно скитаться и никогда не достигнет царства теней.
Она становилась беспокойным призраком, не знающим отдыха и не получающим для себя пищи. Ей оставалось лишь одно - мстить живущим на земле: насылать на них болезни, запугивать страшными сновидениями, даже губить посевы. Поэтому больше всего греки заботились именно о погребальном культе, стараясь не раздражать усопших. Каждый гражданин греческого полиса беспокоился о том, будут ли выполнены после его смерти подобающие обряды, и сама смерть внушала иногда меньше страха, чем невыполнение похоронного ритуала.
Умирающий на поле брани Гектор просит сразившего его Ахилла лишь об одном:
В пищу меня не бросай, умоляю, ахейским собакам!
Множество меди и золота в дар от меня ты получишь
Выкуп, который внесут мой отец и почтенная матерь.
Ты ж мое тело обратно домой возврати, чтобы в Трое
Труп мой огню приобщили троянцы и жены троянцев.
И на это беспощадный победитель отвечает словами, которых так опасался бесстрашный троянский герой:
Если бы выкуп несчетный - и в десять раз больше, и в двадцать
Мне от твоих привезли и еще обещали бы больше,
Если б тебя самого приказал хоть на золото взвесить
Царь Приам Дарданид, - и тогда, положивши на ложе,
Мать не смогла бы оплакать тебя, рожденного ею.
Хищные птицы тебя и собаки всего растерзают!
Правда, в конце концов, непреклонный Ахилл дрогнул и сжалился над старым Приамом, пробравшимся в его палатку и умолявшим возвратить ему тело убитого сына. Гораздо трагичней разворачивались события в другом мифе - из так называемого фиванского цикла. Сыновья царя Эдипа должны были поочередно править Фивами. Но когда подошел очередной срок, Этеокл нарушил договор и отказался уступить престол Полинику, жившему в Аргосе. Началась братоубийственная война, известная в мифах под названием «Поход семерых против Фив». Семь вождей возглавляли наступавшие войска, и среди них Полиник, на щите которого была изображена богиня и начертана надпись: «Я введу этого мужа как победителя в его родной город и в дом его отцов».
Поход, однако, оказался неудачным, победу одержали осажденные. Но в решающем поединке погибли оба брата. И тогда новый правитель Фив Креонт принял суровое решение. В трагедии Софокла «Антигона» он обращается к народу со словами:
Теперь же всем я должен возвестить
О тех двух братьях, о сынах Эдипа.
Я Этеокла, что в бою за город
Пал, все копьем своим преодолев,
Велел предать земле и совершить
Над ним обряд, достойный благородных,
О брате ж Этеокла Полинике,
Который край свой и богов отчизны,
Вернувшись из изгнанья, сжечь хотел
Дотла, и братскою упиться кровью,
И граждан всех рабами увести,
О нем мы возвещаем всем; его
Не хоронить и не рыдать над ним,
И хищным птицам там, без погребенья,
И псам его оставить в знак позора.
Тому, кто нарушит постановление, грозит смерть. Но это не останавливает дочь Эдипа Антигону. Повинуясь древнему неписаному закону предков, она хоронит Полиника, обрекая тем самым себя на гибель. Поступить иначе она не может, ведь:
Если сына матери моей
Оставила бы я непогребенным,
То это было бы прискорбней смерти.
Об умерших обычно заботились родственники. Они сооружали надгробные памятники, приносили жертвы, совершали возлияния, питая покойников мясом, молоком, медом и вином. Но когда речь шла о павших воинах, организацию похорон брало на себя государство. И горе тому полководцу, который не предал земле тела погибших.
Подобный случай произошел однажды в Афинах и имел самые трагические последствия.
Это было в 406 году до нашей эры. 25 лет уже длилась борьба между Афинами и Спартой. Силы противников истощились, и все понимали, что исход Пелопоннесской войны может зависеть от одного решающего сражения, притом не на суше, а на море. Вот почему Афины пошли на крайние меры: перелили и превратили в деньги золотые и серебряные сокровища из храмов, призвали во флот всех способных носить оружие и даже привлекли к военной службе рабов, пообещав им свободу.
В битве при Аргинузских островах афиняне одержали блестящую победу: спартанцы потеряли 14 тысяч человек и 70 кораблей. В предвкушении наград и почестей стратеги, руководившие битвой, поспешили в родной город, которому они оказали неоценимую услугу. Увы, их ждала тюрьма. В Народном собрании выступили ораторы, обвинившие полководцев в том, что они не поспешили на выручку к разбитым и тонувшим афинским кораблям (а таких кораблей было 25), не спасли находившихся там раненых и не оказали необходимых почестей павшим.
Обвиняемые пытались доказать, что они прежде всего заботились о завершении битвы и преследовании отступавшего врага, ссылались они и на то, что разыгравшаяся буря разбросала корабли и не позволила подобрать раненых и убитых. Выступавший на процессе защитник стратегов заклинал Народное собрание:
«Счастливые победители, вы хотите поступить как несчастные побежденные. Столкнувшись с неизбежным роком, вы готовы осудить как изменников людей, которые не в силах были действовать иначе, чем они действовали, будучи не в состоянии из-за бури выполнить приказанное. Не делайте же этого: ведь гораздо справедливее увенчать победителей венками, чем подвергнуть смертной казни, послушавшись дурных людей».
Но, по словам Аристотеля, народ был обманут людьми, которые разожгли его низменные инстинкты. Собрание, возмущенное невыполнением священного долга, приговорило полководцев к смерти, и они были казнены.
Попасть в подземное царство было не так уж просто. Путей туда было несколько - через глубокие пещеры или озера - на территории Греции и Италии. Считалось, что покойник, распрощавшись с землей, не спеша, в полном одеянии, сохраняя достойный вид (душа, оказывается, имела человеческий облик), направляется к подземной реке - границе владений Аида. Но поскольку душа, очутившись в столь непривычной ситуации, может заблудиться и не найти верной дороги, ее сопровождает Гермес, которому даже дано прозвище «Проводник душ». У границы покойник сводит последние счеты со своим прошлым и уплачивает небольшую сумму перевозчику Харону (обычно мертвецам закладывали в рот медную монету), которому даны подземным владыкой два строжайших распоряжения: не перевозить бесплатно и не иметь дела с живыми. Как писал Жуковский:
Вечно ходит челн Харона,
Но лишь тени он берет.
Очутившись на другом берегу реки, покойник сразу же ощущал трогательную заботу о себе - его взору представал трехглавый пес, шею которого украшало ожерелье из змей. Звали его Цербер. Сын Ехидны и змееголового Тифона, он спокойно пропускал в Аид всякого, но не выпускал обратно никого.
И, наконец, перед пришельцем раскрывалась бескрайняя равнина, где бродили тени умерших. Сначала греки не делали различий между ними: все они были бесплотными, безголосыми, лишенными всякой физической силы и не способными ни что-либо помнить, ни что-либо переживать. Чтоб не беспокоить себя щемящими воспоминаниями, они пили воду из «реки забвения» Леты - и все как рукой снимало.
Всякий попавший сюда представал перед судейской коллегией, притом сбросив с себя все одежды, чтобы знатное происхождение или богатство не оказало случайного влияния на арбитров. Хотя судей возглавлял критский царь Минос, все же, как видно, даже он, мудрейший из правителей, некогда советовавшийся с Зевсом и получавший от него указания относительно законов, не был застрахован от необъективности.
Позднее в Аиде многое изменилось. Души стали дифференцировать. Основная масса по-прежнему бродила или порхала по лугам и долинам во мраке и тишине, которую нарушали лишь их горестные вздохи. Память к ним возвращалась, и они нередко скорбели о том, как быстро забыли их на земле. Именно этой участи опасался - и не без оснований - поэт Владимир Ленский, писавший перед дуэлью с Онегиным:
И память юного поэта
Поглотит медленная Лета.
Забудет мир меня.
Особо достойные, которым боги даровали бессмертие, попадали в Элизии (Елисейские поля) или на Остров блаженных и вели там беззаботную жизнь, ничуть не смущаясь столь невероятным раздвоением личности: ведь тело их, воскресшее по милости богов, находилось в другом месте!
Наконец преступникам - святотатцам, злодеям, убийцам - уготован был Тартар, где они испытывали, несмотря на всю свою бесплотность, страшные физические мучения. Кто попадал в эту компанию?
Как правило, те, кто особенно прогневил богов. А чего олимпийцы не могли простить? Прежде всего, дерзости, подрыва их репутации, нарушения установленных ими законов. И не знавшие пощады боги изобретали самые изощренные наказания для нечестивцев. При этом они благополучно обходились без адского огня, на котором в христианском аду поджаривают грешников. Олимпийцы знали цену человеческой стойкости и понимали, что физические страдания не всякого сломят. А вот бессмысленность, бесплодность, своих усилий - этого ни один смертный пережить не может, это поистине невыносимая пытка.
Так были наказаны дочери аргосского царя Даная, убившие своих мужей, силой заставивших их вступить в брак. Они обречены вечно выполнять бессмысленную работу: наполнять водой из подземной реки бочку, у которой нет дна.
Столь же производительным трудом занят и титан Сизиф - хитрейший и лукавейший из смертных. Ему выпало на долю вкатывать на гору тяжелый камень, который, едва достигнув вершины, немедленно скатывался вниз, и приходилось все начинать сначала.
А всему виной то, что ему удалось обмануть проницательных богов. Человечество могло бы ему соорудить памятник и навсегда запомнить его имя. Олимпийцы же рассудили иначе. Разве можно было допустить, чтобы люди ни в чем не уступали бессмертным? Между тем Сизиф именно это и попытался сделать. Он обманул самого бога смерти-Таната. Этого мрачного сына Ночи, обладающего железным сердцем, недолюбливали даже боги. Регулярно совершая рейсы из Аида на землю, он неслышно подлетал к умиравшему и неумолимо исторгал его душу. Ему единственному из богов - не приносили даров, и нечего удивляться, что он был закоренелым мизантропом.
И вот Сизиф перехитрил его и заковал в цепи. Люди перестали умирать. А это значит, что прекратились пышные похоронные обряды, никто не приносил жертв владыкам подземного царства. В общем, нарушился заведенный Зевсом порядок, и кто знает, к чему бы это привело в дальнейшем? Ведь если исчезает страх перед смертью, то люди могут перестать бояться и почитать самих богов? Чем им теперь пригрозишь?
Зевс всполошился. Он вспомнил, что однажды уже нашелся смельчак, поправший установленные им законы. Искуснейший врач Асклепий (римляне называли его Эскулапом) раскрыл тайны болезней и на учился не только исцелять больных, но даже воскрешать мертвых. Учителями его были отец-Аполлон и мудрый кентавр (получеловек-полуконь) Хирон.
Пришлось Зевсу вмешаться и убить Асклепия молнией.
С Сизифом же можно было поступить проще - он был всего-навсего сыном бога ветров, который всегда честно дул туда, куда ему прикажут.
По распоряжению Зевса бог войны Apec освободил Таната из оков, и тот, истосковавшийся по любимой работе, тут же отвел душу Сизифа в царство мертвых.
И все-таки титан сражался до последнего. В конце концов, можно еще проверить справедливость избитой истины, что «двум смертям не бывать»! И он вступил в деловые переговоры с Плутоном.
Мрачный владыка был недоволен: душа грешника налицо, а тело осталось непогребенным, похоронных жертв никто не приносит.
Где же выход? Сизиф предложил самое простое решение: отпустить его на Землю, чтоб он отдал необходимые распоряжения своей супруге. Плутон согласился - и, естественно, был обманут. Пришлось вторично отправлять Таната, который на сей раз оказался на высоте и без помех доставил беспокойную душу Сизифа в Тартар.
В памяти потомков Сизифу не повезло: он воплощал в себе коварство и, даже принося благо людям, действовал, так сказать, незаконными методами - хитростью и обманом. Асклепий же со временем стал почитаться как бог врачевания, ему возводили храмы, приносили жертвы, крупнейшие медики античности считали себя его учениками и продолжателями.
Уже во времена Гомера врачи пользовались всеобщим уважением. В «Илиаде» они умеют не только дезинфицировать и перевязывать раны, прикладывать компрессы, но даже производить операции. Свое отношение к ним поэт выразил довольно категорично:
Стоит многих людей один врачеватель искусный:
Вырежет он и стрелу и рану присыплет лекарством.
Лекарство людям, считали греки, дал титан Прометей. В трагедии Эсхила «Прикованный Прометен» он признается:
Скажу о самом важном: до меня
Не знали люди ни целящих мазей,
Ни снедей, ни питья и погибали
За недостатком помощи врачебной
Я научил их смешивать лекарства,
Чтоб ими все болезни отражать.
Научили же пользоваться лекарствами боги- Аполлон, Асклепий и его дочери Гигиея (Здоровье) и Панацея (Всецелительница). И хотя масса предрассудков мешала исцелению больных (еще в IV веке до нашей эры в Греции было запрещено, например, анатомировать человеческое тело), все же греческие врачи достигли многого, а живший в V веке до нашей эры Гиппократ и ныне считается основателем научной медицины. Ему, между прочим, приписывают текст клятвы, которую давали врачи, приобщавшиеся к своей нелегкой профессии:
«Клянусь Аполлоном, Асклепием, Гигиеей и Панацеей исполнять честно, соответственно моим силам и моему разумению, следующую присягу и письменное обязательство:
…Я направлю режим больных к их выгоде, воздерживаясь от причинения им всякого вреда и несправедливости.
Я не дам никому просимого у меня смертельного средства и не покажу пути для подобного замысла.
Честно и непорочно буду я проводить свою жизнь и свое искусство.
В какой бы дом я ни вошел, я войду туда для пользы больного, будучи далек от всего намеренного, неправедного и пагубного…
Что бы при лечении я ни увидел или ни услышал касательно жизни людской из того, что не следует когда-либо разглашать, я умолчу о том, считая подобные вещи тайной».
Этот настоящий нравственный кодекс пережил тысячелетия. В 1948 году на собрании Всемирной ассоциации врачей в Женеве была принята так называемая «Женевская клятва», которую врачи произносят перед своими коллегами. В ней те же слова о совести, долге, достоинстве и гуманности, которые впервые были произнесены 2400 лет назад, когда человек осмелился вмешаться в ту область, которая оставалась недоступной даже пониманию олимпийцев.
И мифы о Сизифе и Асклепий приобретают особый смысл. Перед нами - пусть неудавшаяся, но все же героическая попытка преодолеть смерть, отнять у богов право распоряжаться жизнью людей. Это значит, что люди достигли такого уровня знания, что не только усомнились в безусловной правильности порядка, установленного свыше, но и постепенно начинали верить в возможность изменить этот порядок. Дальнейшее развитие науки, и в частности медицины, подтвердило, что дальновидный Зевс правильно оценил грозящую опасность: человек, понявший, на что он способен и поверивший в свои силы, перестанет полагаться на богов и в конечном итоге верить в них.
И в мифах нередко смертные совершают чудеса, вступая в битву с олимпийцами. Правда, при этом их, как правило, поддерживает кто-нибудь из богов, находящийся с ними в кровном родстве. Такие герои, как Геракл, Тесей, Персей, все-таки были детьми смертных женщин и обративших на них свой благосклонный взор богов. Но любопытны не только их удивительные подвиги, а и та смелость, с которой они берутся за непосильные задачи.
Во время Троянской войны померился силой с богами соратник Ахилла аргосский царь Диомед, сын Тидея. Сначала он без труда расправляется с Афродитой:
Сын же Тидея Киприду преследовал гибельной медью…,
И налетел, и ударил ей медью блестящею в руку…
Медная пика пронзила и около кисти рассекла
Кожу. Ручьем заструилась бессмертная кровь у богини.
Громко могучеголосый Тидид закричал Афродите:
«Скройся, Зевесова дочь! Удались от войны и убийства!»
И когда раненую богиню спрашивают на Олимпе, кто осмелился поднять на нее руку, она, рыдая, признается, что обидчик ее - простой смертный:
Ранил меня Диомед, предводитель надменный аргосцев,
Нынче уже не троян и ахейцев свирепствует битва,
Нынче уже и с богами бессмертными бьются ахейцы.
Отчаянному Диомеду оказалось мало одной жертвы. Он замахивается на самого Аполлона. И грозный дальновержец, перед которым трепетали и люди и боги, обращается к богу войны с удивительной просьбой:
Слушай, Apec… людобоец, твердынь сокрушитель,
Кровью залитый! Не сгонишь ли с поля ты этого мужа,
Сына Тидея, который готов и с Зевсом сразиться?
Но и бог войны оказался посрамленным: Диомед пронзил его пикой.
От и Эфиальт, внуки Посейдона, однажды заковали в цепи «людобойца» Ареса и в течение тринадцати месяцев держали его в заточении, в медной бочке. На земле все это время царил мир, и никто не стремился разыскать исчезнувшего кровожадного бога. Но мачеха Ота и Эфиальта (как и полагалось мачехе) все-таки выдала тайну самому пронырливому из олимпийцев - Гермесу, и тот освободил уже вконец обессиленного Ареса от оков.
По другому мифу, отчаянные братья угрожали вообще всему сонму бессмертных, намереваясь взгромоздить на Олимп гору Оссу, на нее еще одну - Пеликон и лишить семейство Зевса пристанища. Спасло богов лишь вмешательство Аполлона, поразившего стрелами нечестивцев.
Геракл ранил стрелой в грудь ненавидевшую его супругу Зевса, и «лютая боль безотрадная Геру богиню терзала». А во время своих подземных странствий величайший из смертных сразился с самим Аидом и тоже нанес ему рану не знающей промаха стрелой. И рана эта была столь мучительна, что владыка мертвых, нарушив вековой обычай, вынужден был подняться на Олимп, где его исцелил врачеватель богов Пеан.
Уж, казалось бы, нет ничего сложнее, чем войти живым и тем более вернуться обратно из царства мертвых. И все-таки… Сизифу помогло коварство. Певцу Орфею - непревзойденное мастерство артиста, сумевшего довести до слез обитателей мира теней. Гераклу - его необычайная сила, которой хватило на то, чтобы связать Цербера и ранить в схватке самого Аида. А Тесей дошел в своей дерзости до того, что, выполняя обещание, данное другу, отправился к Плутону, чтобы… похитить его жену Персефону.
Владычица подземного царства время от времени покидала свою унылую обитель. Дело в том, что, когда ее похитил Аид, богиня плодородия Деметра долго искала свою дочь и, в глубокой тоске бродя по земле, перестала выполнять свои обязанности. Голод обрушился на людей, а потом его ощутили и боги: им перестали приносить жертвы. И Зевс добился от своего мрачного брата того, чтобы он разрешил супруге часть года проводить на Олимпе. В этот период Деметра чувствовала себя счастливой, а земля приносила плоды. Остальное же время Персефона проводила вдали от нее, и тогда вместе с богиней плодородия тосковала вся природа.
Так отразилось в мифе древнейшее представление о регулярной смене времен года - как о раз и навсегда установленном порядке.
Легко понять возмущение Аида, узнавшего о намерениях Тесея. Но расправиться с героем было не так просто - все-таки, хоть он и вырос в семье правителя Эгея, истинным его отцом являлся сам Посейдон. И Аид поступил вполне гуманно: он усадил героя на трон, вырубленный в скале, и предоставил ему размышлять о своей судьбе. Размышление обещало быть долгим, ибо Тесей прирос к трону и не мог сдвинуться с места. Лишь позднее освободил его Геракл.
Итак, в мифах наблюдается занятное - и очень символичное! - противоречие. С одной стороны, всемогущие боги подавляют человека, навязывают ему свои законы, решают его судьбу и неумолимо преследуют всякого, осмелившегося бросить им вызов. С другой стороны, смертные вопреки грозящим карам постоянно пытаются соперничать с олимпийцами, поставить под сомнение их безграничную власть, вырваться из-под нее, проникнуть в запретные тайны и сделать их всеобщим достоянием.
Испокон веку человечество принимало по наследству какие-то незыблемые установления. И каждое поколение все же, опираясь на это наследство, пыталось кое-что пересмотреть, изменить, усовершенствовать. Самые идеальные законы со временем устаревали, самые широкие рамки становились тесными, самые неопровержимые авторитеты начинали колебаться.
Исторический опыт и возмужание человечества неизбежно подрывали веру в богов. В мифах видны лишь отдельные попытки героев потрясти основы основ. Но герои - это, так сказать, практики, исполнители. А вот на долю реальных исторических личностей выпадала не менее сложная задача-теоретически осмыслить существующий мир. И их смелость - смелость разума-ничуть не уступает мужеству мифических богатырей.
Хотя государство обычно не интересовалось убеждениями и верованиями граждан, и греки довольно терпимо относились к различному толкованию религиозных вопросов, больше обращая внимание не на догмы, а на обряды и жертвоприношения, - все же публичное богохульство сурово преследовалось. И если крупнейшему комедиографу Греции Аристофану позволяли выводить на сцену богов в довольно смешном, а иногда и непристойном виде, все-таки сомневаться в существовании бессмертных владык было рискованно.
Философ Протагор, живший в V веке до нашей эры, утверждал: «О богах я не могу знать, существуют они или нет и каковы они на вид. Многое мешает этому и неясность вопроса и краткость человеческой жизни». За это его изгнали из Афин и сожгли все его сочинения.
За сто лет до него философ Анаксимен признавал существование богов, и обвинить в атеизме его было нельзя. Правда, по его мнению, боги возникли… из воздуха.
Боги, конечно, существуют, признавал его современник Ксенофан, но они вовсе не вмешиваются в земные дела и вообще ничего общего с людьми не имеют ни телом, ни духом. Люди создали богов по своему образу и подобию. Если бы львы, быки или кони умели рисовать, они изобразили бы богов в точном соответствии с собственным обликом. Что же касается красочных биографий, изложенных в мифах, то
Все про богов сочинили Гомер с Гесиодом совместно,
Что только срамом слывет, и что люди позором считают,
Будто воруют они, совершают и блуд, и обманы.
«Гомер заслуживает того, чтобы быть изгнанным из общественных мест и высеченным розгами», - категорически заявлял знаменитый Гераклит, прозванный Темным за свою туманную манеру выражаться. И хотя многое в его замысловатых изречениях оставалось непонятным, все же критические суждения в адрес богов были достаточно очевидными. Сократ говорил о нем: «То, что я понял, превосходно. Думаю, что таково же и то, чего я не понял». Но вряд ли можно было усомниться в атеизме человека, осмелившегося две с половиной тысячи лет назад провозгласить: «Мир единый из всего не создан никем из богов и людей, а был, есть и будет вечно живым огнем, закономерно воспламеняющимся и закономерно угасающим».
«Очень хорошее изложение начал диалектического материализма», - заметил по поводу этой фразы В. И. Ленин, называвший Гераклита «одним из основоположников диалектики».
Не много осталось места для богов и в системе мироздания, разработанной крупнейшим греческим материалистом Демокритом, утверждавшим, что мир, состоящий из атомов, никем и никогда не создан, а бесконечен и вечен.
От суеверного страха излечивал и Гиппократ, отрицавший божественное происхождение болезней.
Наконец крупнейший историк античности Фукидид, занявшись исследованием той области, где престиж олимпийцев оставался незыблемым, пришел к выводу, что причины событий надо искать не в сверхъестественном вмешательстве свыше, а в самих людях, их традициях, их взаимоотношениях, их государственном и общественном устройстве.
И, вероятно, наилучшим подтверждением правоты древних атеистов являлось как раз то, что боги не в состоянии были помешать их деятельности, внушить им противоположные мысли - словом, обратить их в истинную веру. И такова уж судьба всесильных, наводящих страх владык: едва обнаруживается в чем-то их слабость, немедленно лопается их дутый авторитет, и будущие, просвещенные, поколения тщетно пытаются понять, на чем же держалась их власть, приводившая некогда всех в трепет.
Но если боги не могли сами защитить себя, то нашлось немало людей, понявших, сколько опасно свободомыслие: ведь если исчезает вера в бессмертных, то что уж говорить о почтении к знатным гражданам, о покорности правителям. И появлялись научные трактаты, теоретически обосновывавшие священное право избранных вершить судьбу остальных смертных. Один из выдающихся умов античности, Платон, разрабатывая проект идеального государства, требовал запрещения всех жанров литературы, кроме гимнов, прославляющих богов и героев. Атеистов же - «одних надо казнить, других бичевать и заключать в тюрьмах, третьих лишать гражданских прав, четвертых наказывать нищетой и изгнанием из государства».
Хотя программу Платона никто никогда не пытался осуществить, но последнему совету следовали многие правители, справедливо усматривавшие в свободомыслии и критике огромную опасность для власти, которую они сосредоточивали в своих руках. В самом деле, кому из них приятно было бы услышать хоть раз трезвое, уничтожающее восклицание: «Король-то голый!» Потому-то, в конце концов, сумела завоевать доверие христианская церковь с ее теорией божественного происхождения власти. Лучшего помощника, пришедшего на смену древней религии, найти было нельзя.
Но, заменив старых богов, христианство все же использовало идею загробного мира - как для обещания блаженства достойным, так и для устрашения нечестивцев, которым не суждено уйти от возмездия.
Оставь надежду, всяк сюда входящий
С итальянского: Lasciate ogni speranza voi ch\"entrate. Буквальный перевод: Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда.
Из «Божественной комедии» («Ад», песнь 3) итальянского средневекового поэта Данте Апигьери (1265-1321) - надпись на вратах ада. А. С. Пушкин (роман в стихах «Евгений Онегин», гл. 3. строфа 22):
Над их бровями надпись ада:
Оставь надежду навсегда.
Энциклопедический словарь крылатых слов и выражений. - М.: «Локид-Пресс» . Вадим Серов . 2003 .
Смотреть что такое "Оставь надежду, всяк сюда входящий" в других словарях:
С итальянского: Lasciate ogni speranza voi ch entrate. Буквальный перевод: Оставьте всякую надежду, вы, входящие сюда. Из «Божественной комедии» («Ад», песнь 3) итальянского средневекового поэта Данте Алигьери (1265 1321) надпись на вратах ада. А … Словарь крылатых слов и выражений
Оставь одежду, всяк сюда входящий - (из Божественной Комедии Данте: Оставь надежду, всяк сюда входящий надпись на вратах ада) 1) исходное знач.; 2) якобы плакат перед входом в баню; 3) говорится входящему в помещение, где надо раздеться … Живая речь. Словарь разговорных выражений
Содержание 1 … Википедия
Виктор Мохов Виктор Мохов Имя при рождении: Виктор Васильевич Мохов Прозвище … Википедия
Рынок - (Market) Рынок это система отношений между продавцом (производителем услуг/товаров) и покупателем (потребителем услуг/товаров) История возникновения рынка, функции ранка, законы рынка, виды рынков, свободный рынок, государственное регулирование… … Энциклопедия инвестора
Внимание! Данная страница или раздел содержит ненормативную лексику. У этого термина существуют и другие значения, см. Война (значения) … Википедия
У этого термина существуют и другие значения, см. Жнец. Жнец Reaper … Википедия
Группа «Война» современная московская арт группа, работающая в области концептуального уличного искусства, получившая известность благодаря нескольким скандальным акциям, из которых наиболее известна акция «Ебись за наследника Медвежонка!»,… … Википедия
- (Dante Alighieri) (1265 1321), итал. поэт, автор поэмы «Божественная комедия» («La Divina commedia», 1307 21). Цитаты из «Божественной комедии», фрагменты песен, реминисценции из Д. часто встречаются в рус. лит ре с кон. 18 в. Л. в романе «Вадим» … Лермонтовская энциклопедия
фразеологические единицы продуктивные - В составе продуктивных ФЕ выде ляются глагольные, именные и наречные словосочетания. Среди глагольных отмечены: 1) глагольно именные: плыть по течению; задавать гопака; 2) глагольно наречные: застать врасплох, завязать навсегда; 3) … Термины и понятия лингвистики: Лексика. Лексикология. Фразеология. Лексикография
Книги
- Там, за Ахероном , Евгений Лукин. Оставь надежду, всяк сюда входящий! Эти вселяющие ужас слова на вратах Ада - первое, что суждено увидеть душам грешников на том свете. Потом суровый перевозчик Харонзагонит души в ладью и…
То ли мои удручающие результаты августа, то ли проклято-болящие зубы тому виной, но этот пост всяко окажется сгустком текущего настроения.
Вообще-то, в точности фраза из заголовка звучит так:
«Оставь надежду, всяк сюда входящий» - концовка надписи, размещённой над вратами ада в «Божественной комедии» , созданной Данте Алигьери в 1307-1321 годах («Ад», песнь 3, строфа 3).
Но нам-то какая разница, если речь по-любому идёт о биржевой торговле? Старик Данте не был биржевиком, но он явно был провидцем… Трудным делом мы с вами занялись, братцы, ох, трудным...
Бегите отсюда, пока живы!
Частенько новичков перед заходом на биржу всячески пугают, мол, вам тут ничего не светит, выжить смогут только единицы из вас. Вовсю старается Герчик, не сильно отстаёт и Тимофей, да и в книгах многие гуру предупреждают, что «кровь и кишки» - неминуемы. Увы, но в этом вопросе корифеи рынка говорят правду, так оно и есть. Фильмы Квентина Тарантино - вот что такое торговля на бирже, если вкратце.
Мистеру Рынку абсолютно на вас покласть, ему не интересно, когда и по какой цене вы купили, и по какой цене вы планируете продавать. Какой у вас размер стопа и есть ли он вообще. Собираетесь вы доливаться или усредняться. Ему плевать на ваши чёрточки, уровни Фибоначчи, волны Эллиота, трёхмесячную линию поддержки или шестимесячную линию сопротивления, он просто поимеет вас здесь и сейчас. Да ещё и с особым цинизмом. Уж, поверьте, в этом он большой мастак.
Примерно так:
Тот случай, когда мистер Рынок ведёт себя вежливо, но так бывает не всегда...
Мистер Рынок обожает слушать бородатый анекдот про самого себя:
«На горе пасутся два быка: молодой и старый, а под горкой стадо телок. Молодой
бычок взволнованно говорит старому:
- Слушай! Слушай! Давай быстренько спустимся вниз, вы@бем вон ту беленькую, и
сразу назад. Старый бык критически смотрит вниз:
- Не-а.
- Ну тогда давай быстренько вниз, вы@бем вон ту рябенькую и сразу назад.
- Не-а.
- Ну тогда… Тогда давай хотя-бы вы@бем вон ту черненькую и сразу назад.
- Не-а.
- А чего ты хочешь?
- Сейчас мы не спеша поедим, поваляемся на травке, затем мы, не спеша, медленно-медленно спустимся вниз и вы@бем всё стадо».
Мораль сей басни такова. Никто не уйдёт обиженным, мистер Рынок позаботится о каждом из вас. Потом догонит и ещё раз позаботится. Даже не вздумайте сумлеваться насчёт этого.
Кстати, подумалось, а ведь я тупанул против тренда, анекдот про быков, да на медвежьем рынке. Сразу не сообразил, что тут уместнее был бы анекдот про охотника и медведя:-)
Даже страшно представить, как теперь обо мне позаботится мистер Рынок… Если останусь жив, сообщу:-)
Была песня, будет и стих...
В своё время я публиковал пост о лучшей песне о трейдинге - Охота на волков , теперь настало время и лучшего поэтического произведения. Такой сильной поэзии о трейдинге я не читал даже у Романа Андреева:-)
Забудь надежду, всяк сюда входящий..
.
Lasciate ogni speranza, voi ch’entrate
Посвящено Данте Алигьери
Ты, как и все, здесь временный попутчик,
Однажды ты сойдёшь на станции своей,
Таков исход для многих - выход лучший,
Чем ехать до конца в плену своих страстей.
Ты слепок здесь, ты как марионетка
И кто-то нити дергает твои,
Рассудок твой здесь не найдёт ответа,
И даже вспять не повернуть судьбы.
Забудь надежду всяк сюда входящий,
Ты слишком добр, здесь правит гений злой,
Ты только прослывёшь глупцом горячим,
Если посмеешь править над судьбой.
Пойдёшь за славой, а найдёшь бесславие,
Найдёшь врагов и недругов себе,
Найдёшь в глазах друзей и близких зависть,
И жадность, обращённую к тебе.
Да, здесь исход один, исход – могила,
Здесь смерть тебе, увы, не избежать,
Всё то, что сердцу раньше было мило
Навек тебе придётся потерять.
Спеши любить! спеши взлетать и падать,
Спеши смелей и чувства торопи,
Грех притягателен, губителен и сладок
Как соблазнительно ВЕЛИЧИЕ ЛЮБВИ.
Забудь надежду всяк сюда входящий,
Здесь всё имеет силу над тобой,
Здесь ты никто, ты под незримой властью,
Которая здесь названа судьбой.
P.S. Честно скажу, это самый лучший стих о трейдинге, что я встречал в своей жизни.
Рукоплещу неизвестному мне автору (вряд ли он был трейдером), но так описать… Нет слов...
Старая фотка
Вот моя первая встреча с мистером Рынком (15 лет назад):
Боже мой, каким же я был тогда молодым и наивным...
Насколько помню, все мои посты были более-менее позитивными, а этот получился прямо страшным (даже сам забоялся). Решил скрасить его этим видео:
Всегда бы всем нам такое настроение:-)
Лучше радостно танцующие мы, чем медленно спускающийся с горы...
Желаю всем бобра и профитов!
Говорят, на вратах Ада высечена надпись:
ОСТАВЬ НАДЕЖДУ ВСЯК СЮДА ВХОДЯЩИЙ!
(Данте)
Захотелось написать про надежду...
Натолкнул на меня этот вот пост на смартлабе "Что стало бы со мной, если бы семь лет назад не начал торговать? "
(чел 7 лет торгует в минус, но в своём посте только речь о дальнейшей надежде и ни одного слова о входах, тс, фундамет-техник анализе,...)
Очень часто бывало, когда открываешь сделку, появляется она - надежда..., и ты ей слепо веришь. Тем временем, рынок идёт против тебя и твоего депозита, а ты продолжаешь ей верить… хех.....
Как говорила одна далекая знакомая
«Если есть надежда, то рано или поздно проявится НЕДОРАЗУМЕНИЕ.
Не-до-разумение - это то, что было не проконтролировано, не спланировано, не учтено, не продумано, не предполагалось заранее МНОЮ.»
Карл Ренц : Только то, чем ты не являешься, нуждается в надежде. Оставайся там. Верь в это [смех]. Ты можешь сказать – фантом Сознания всегда нуждается в надежде, его движет надежда. Перед ним есть что‑то вроде морковки – надежда на просветление, надежда на счастье и какая бы то ни была надежда, поддерживающая движение всей Вселенной. Все эти переживания могут быть только потому, что перед Тобой есть морковка.
«Надежду можно вдруг не найти. Тогда совсем не хочется гоняться за бабочкой счастья.И неожиданно она сама садится тебе на плечо…»
" А еще есть коронная идея-надежда, о том что надежда когда-либо исчезнет . И это замкнутый круг и нет из него выхода. "
«У деятеля нет сомнений, что надежда всеми силами поддержит его и вытащит из любой ямы, даже самой глубокой. С ней и вера, и любовь оживают. Она словно ангел-хранитель. Автор и надежда не разделены, автор надежды всё тот же самый автор, и умирать ему совсем не хочется. Так есть вечное предвкушение лучшего, приходящего, жирные авторские устремления, амбиции, ожидания и в итоге страдания.»
«Если на это взглянуть трезво, то становится очевидным, что надежда на лучшее - это всего лишь способ избежать испепеляющего чувства неполноценности, которое прямо сейчас поедает изнутри все наше существо, это защитный механизм ума, чтобы с катушек не съехать, необходимо создать смягчающую идею, которая обеспечит более-менее адекватное функционирование и снизит стресс от этого чувства недостаточности. Но так уж вышло, что идея, призванная просто смягчить факт недостаточности, превратилась в мощнейший обуславливающий фактор для продолжения невежества…»
Дамы и господа, до тех пор, пока мы не осознаем истинный смысл безнадёжности, у нас не будет возможности понять безумную мудрость . Чогьям Трунгпа Ринпоче
«Когда ум свободен от надежды и страха, это наивысший Царский Плод.» Дзогчен
Статьи по теме
